|
|
|
|
| |
|
●
ПСИХОЛОГИЯ ФЕХТОВАНИЯ |
|
<
НАЗАД В РАЗДЕЛ |
Эти исторические примеры
позволяют сделать некоторые выводы. Если человек решился
умереть и совершенно готов к смерти, т.е. мысль о смерти
совершенно не приходит на ум и он о ней не думает, тогда в
человеке пробуждается некая дотоле неизвестная сила, которую
он ощущает полностью. Эта сила позволяет совершать
необыкновенные вещи. Человек, руководимый инстинктом или
интуицией, сам собой начинает совершать чудеса. Эти чудеса
называются "мё". "Мё" связанно с инстинктом. Когда жизнь
течёт свободно, не по указке интеллекта, не запутываясь в
сетях предвзятых связей и мыслей, сознательных соображений,
тогда всё происходит само собой, управляемое почти
автоматически той силой, которая обеспечивает нормальную
человеческую работу сложнейшего человеческого организма, его
физическую деятельность.
Тогда можно спросить: если всякое живое существо
инстинктивно ненавидит смерть и избегает её, - как же
заставить сознание решиться умереть? Верно, даже в самый
последний миг, когда смерть неизбежна, мы стараемся избежать
её. Мы умираем, когда уже нет сил сопротивляться.
Самоубийство - это, скорее, ненормальность. Однако, человек,
совершивший самоубийство, показывает, что есть что-то более
ценное, чем жизнь, в сохранении которой мы заинтересованы.
Но тут снова можно спросить: "Разве мы можем разрушить ту
внутреннюю жажду жизни, которая существует в нашем
бессознательном? Мы ведь можем избавиться лишь от
сознательной мысли о смерти!" Когда мы избавляемся от
сознательного желания жизни - это не значит, что
подсознательно мы будем стремиться к смерти. Низшие животные
не обладают сознанием человека, т.е. они продолжают
стремиться к тому состоянию, в котором находятся. Мы, люди,
сознаём наше стремление к жизни, и это сознание порождает у
нас многочисленные размышления и предположения о жизни и
смерти. В результате мы не воспринимаем всё просто, как
есть, а воображаем или заблуждаемся, и разве не эти
заблуждения вызывают у нас всякие страхи и тревоги,
душераздирающее ожидание конца? Когда мы избавляемся от
заблуждений, разве не сама жизнь позаботится о нас лучше,
чем мы сами? Не так ли действует в фехтовальщике инстинкт
самосохранения, находясь в полной гармонии с Природой.
Освобождённая от помех, чинимых человеком, т.е. от
самообманных рассуждений и размышлений, от чрезмерного
вмешательства сознания, - Природа лучше справится с тем, что
необходимо. Несомненно, устранить из поля сознания мысль о
смерти очень трудно, но это ещё не причина для того, чтобы
этого не делать. Чтобы преодолеть свои собственные и
общепринятые установки, страхи и мысли о смерти, необходима
твёрдая решимость и сильная воля. Но это серьёзное
намерение, это активное желание проходит, как озарение, и
тем не менее мы знаем, что их можно культивировать.
Жизнь фехтовальщика зависит от этой дисциплины. Устраняя из
поля сознания своё понимание и саму мысль о смерти,
фехтовальщик даёт возможность неосознаваемому,
бессознательному выйти в область сознательного. Тогда
абсолютно ничем не обусловленный инстинкт самосохранения
действует свободно, независимо от фантазий, иллюзий,
интеллекта и от эмоций. Теперь инстинкт сможет свободно и
легко использовать ту технику, которая сознательно изучена
фехтовальщиком. То, что происходит в результате освобождения
этого неосознаваемого, кажется просто чудесным и эти чудеса,
обусловленные правильной психологической подготовкой,
доступны совершенному фехтовальщику.
"Недвижимый ум", о котором говорят многие работы по
фехтованию, - это, в каком-то смысле, то самое, о чём пишет
Такуан в своём письме. Однако то, что называется умом и
духом Такуана, гораздо глубже, чем у фехтовальщика,
поскольку тот останавливается на психологии, а Такуан, как
дзенский учитель, смотрит в самый источник реальности,
который можно назвать метафизическим или космическим
бессознательным (хотя этот термин можно понять неверно в
связи с его сходством с психологическим термином). Главное в
том, что интуиция, прозрение фехтовальщика ограничено. Он
несёт меч и стоит лицом к лицу с противником. В сознании
фехтовальщика ещё присутствует сознание опасности, хотя он
её и не боится; ещё действует, хоть и не осознано, инстинкт
самосохранения, жажда жизни. Такой человек ещё не достиг
состояния абсолютной пустоты, когда его вместилище - алая
виджняна - совершенно разбито. Что касается его
непосредственного занятия, тут он действует очень хорошо, но
как только возвращается к повседневной жизни, возвращается и
его повседневное сознание - и он опять ординарный человек,
со своими обычными желаниями, привязанностями,
неуверенностью.
Другим выглядит дзенский человек, хотя оба они сталкиваются
с проблемой жизни и смерти, которая целиком покрывает всё
его существование. Если фехтовальщик не остановится в этом
развитии, то далее он будет идти рука об руку с дзенским
мастером по пути непреложной истины, конечной реальности. Но
обычно фехтовальщик останавливается слишком рано, на
инстинктивном неосознаваемом, а дзенский человек идёт
дальше, пока вся вселенная или скорее вся пустота мирового
пространства не рассыплется на куски. Вот что говорит
Тадзима-но-ками об этой проблеме:
"Ум (кокоро) - это пустота (ку, шуньята), но из этой пустоты
создаётся вся бесконечность действий: в руках она хватает, в
ногах - ходит, в глазах - видит и т.д. Однажды этот ум надо
удержать, хотя это сделать трудно, ибо этому нельзя
научиться только теоретически. Собственно, фехтование в том
и состоит, чтобы пережить это. И когда это достигнуто, когда
слова человека - сама искренность, его действия исходят
прямо из изначального ума, свободного от всех эгоистических
мыслей и побуждений. Тот ум, которым обычно пользуемся мы,
грязен, но изначальный ум всегда чист, он - само Дао.
Я так об этом говорю, будто сам пережил это, но на самом
деле я далёк от того, чтобы быть настоящим даосом,
Дао-человеком. Я пишу так просто потому, что вся
человеческая жизнь должна быть в согласии с этим
направлением Ума. И если нам не удаётся так жить каждое
мгновение, мы должны, по крайней мере, пытаться достичь
этого в нашей профессии, в нашем искусстве".
Дзягю Тадзима-но-ками совершенно честно сознаётся, что он
всё ещё не способен переживать ум, как Пустоту, в то время
как своё дело фехтовальщика он знает в совершенстве. Он
должен ещё глубоко изучать наставления Такуана. Такуан был
знаменитым учителем дзен. Может быть, он и не занимался
фехтованием так, как это делали самураи, но, несомненно,
умел держать в руках меч и мог постоять за себя в схватке с
любым мастером фехтования, ждать долго не заставил бы никто.
Сам Дзягю, должно быть, сознавал, что Такуану по-настоящему
противостоять не может. Это видно из того письма о
фехтовании, которое он оставил своим ученикам, а также из
других источников, повествующих о встречах дзенских учителей
с профессиональными фехтовальщиками.
Рукопись Одариги Итиуна проливает на это свет. Здесь имеется
в виду название его школы, которая отражает философию
Махаяны и в особенности дзен-буддизма. Одариги Итиун или
скорее Хария Сэкиун который был учителем Итиуна и
основателем школы, назвал её "Меч Непребывающего Ума" (Мудзюсин-кэн).
Эта фраза заимствована из Вамалакирти-сутры, буддизма
Махаяны, и особенно часто употребляется дзенцами. Эта сутра
описывает конечный источник всех вещей как "непребывающее".
"Непребывающее" или "нигде не имеющее место пребывания"
означает, что этот источник всегда вне человеческого
понимания, вне категорий времени и пространства. Поскольку
это выходит за пределы относительного, это называют "не
имеющим дома, не имеющим места пребывания", т.е. тем, к чему
не приложимы никакие определения. Так и меч, которым
пользуется человек этой школы, не имеет определённой формы,
т.е. его пространственные характеристики неописуемы.
Встречаясь с противником, фехтовальщик этой школы владеет не
простым мечом, а мечом без формы. В результате противник не
может уследить за этим мечом. Где начало и где конец этого
меча? Противник не может понять, как движется такой меч, а,
следовательно, и как от него защищаться. Пока он решит, что
же делать, - такой меч непременно поразит раздумывающего.
Противник даже не сможет опомниться, не сообразит, что же
произошло, как это получилось, ибо как только он встретился
с таким "мечом не пребывания", он потеряет голову.
Тут можно спросить: "Так что же это за меч - "меч не
пребывания?" Разве фехтовальщик, который держит этот меч в
руках, обуславливает качество?"
Букко - учитель Нации (1226 - 1286 гг.),основатель монастыря
Энгакудзи в Камакура, приехал в Японию по приглашению Ходзи
Токимунэ в 1279 году. Когда он был ещё в Китае, ему однажды
угрожали солдаты монгольской армии, в то время
оккупировавшей Южный Китай. Не обращая внимания на его
монашеский сан, они хотели его убить, когда он в одиночестве
занимался медитацией. Монах, нисколько не обеспокоенный
этим, прочёл стихотворение собственного сочинения:
В целом мире нет места, где кто-нибудь
мог бы поместить хоть одну палку;
Я вижу пустоту, где нет ни предметов, ни людей.
Я любуюсь мечом великого Юаня
трёх футов длиной.
(Когда он рубит навсегда), он подобен разрубанию
весеннего ветерка сверканием молнии.
Меч в руках монгольских воинов ничем не отличался для
дзенского монаха от дуновения весеннего ветерка. Он просто
пронёсся над его головой, ибо его реальное бытие, его
истинное существо, наполняя всю Вселенную, всегда оставалось
неизменным - ни мечи, ни любые бомбы, не смогли бы затронуть
его. Впрочем, солдаты всего этого понять не могли, однако,
оставили монаха в покое, - может быть, удивившись тому, что
он оставался неподвижным, никак на них не реагируя.
Меч Великого Юаня, с точки зрения дзенского монаха, был
"мечом не пребывания", независимо от того, кто держал его, -
враги или он сам. Разница между Букко и Итиуном в том, что
последний сам держал меч в своих руках, тогда как Букко чуть
не ударили мечом. Один из них был субъектом действия, другой
- объектом. Для Итиуна, или Букко, взмахнуть мечом - как
рассечь воздух или весенний ветерок.
В одном из стихотворений Фу Дайси (Фу Си, 497 - 569 гг.),
написанных им во время правления династии Лян, говорится:
Я держал заступ в руках и не держал его,
Я шёл и ехал в то же время на водяном буйволе.
Что же это за заступ такой, который держат и не держат? Это
всё тот же "меч не пребывания". И садовое орудие Фу Дайси и
Меч Итиуна, дающий жизнь, не отличались друг от друга. Они
исходили из ума, который - "не-ум". Заступ Фу Дайси был
однажды в руках Адама, когда тот ещё жил в саду Эдема, а меч
Итиуна - это меч в руках Акалы Недвижимого и меч Праджни в
руках бодхисатвы Манджушри. Он убивает и он даёт жизнь, в
зависимости от того, с каким умонастроением к нему
приближаются.
Вандзян Ходзяку Был одним из великих дзенских учителей
Танской династии. Однажды он сказал: "Дзен подобен мечу в
воздухе, не стоит и спрашивать, поранит он объект или нет.
Воздух - не расщелина, меч не сломан". По другому поводу он
сказал так: "В тройственном мире нет дхарм (объектов), где
нам искать ум? Четыре элемента изначально пусты, и где Будда
найдёт себе место? Небесная ось всегда недвижима, всё
спокойно и никакие слова не произнесены. Это существует у
тебя прямо перед носом и ничего тут больше не поделаешь".
Докё Йэтан (1641 - 1721 гг.), более известный под именем
Сэдзю Ронина (Сэдзю Старый джентльмен), был учителем Хакуина
(1695 - 1768 гг.), одного из великих учителей Японии. Сэдзю
Ронин однажды принимал посетителя-фехтовальщика, и тот
сказал: "Я занимаюсь фехтованием с детских лет и за двадцать
лет успел изучить секреты многих школ фехтования. Теперь я
хочу основать свою школу, но пока не могу понять, какой
принцип положить в основу новой школы. Все мои усилия
основать конечное мё не приводит к успеху. Не могли бы вы
мне помочь?"
Внимательно выслушав фехтовальщика, Сэдзю Ронин подошёл к
нему и изо всех сил трижды ударил его обоими кулаками, а
потом ударом ноги бросил его на землю. Конечно, это был
довольно грубый приём, но он достиг цели, фехтовальщик
пережил сатори. Говорят, что это переживание открыло ему
новые горизонты в его искусстве.
Слух об этом посещении дошёл до фехтовальщиков всей округи и
они стали посещать Сэдзю Ронина, спрашивая его, как им
объединить дзенский опыт с их профессией. Однажды они
пригласили Сэдзю Ронина к себе выпить чая и посмотреть на их
поединки. И наконец они сказали ему: "Что говорить, вы
великий учитель дзен, в теории вы сильны, но если дело
коснётся практики, если вы возьмёте в руки меч, тут вам нас
не победить".
Сэдзю Ронин ответил: "Если вам хочется ударить меня,
ударьте, но боюсь, что у вас ничего не получится".
Фехтовальщики с сомнением переглянулись и сказали: "Так вы
действительно разрешаете нам попробовать?"
Ронин согласился. Они встали, намереваясь сразиться с
дзенским учителем, однако Ронин отказался взять меч, сказав:
"Я буддист. Вот у меня веер, пусть он и будет моим оружием.
Ударьте, как только будете готовы. И если вам это удастся, я
признаю вас хорошими фехтовальщиками".
Подняв мечи и издавая оглушительные крики, они пытались
ударить учителя, но его веер мелькал то здесь, то там, и они
никак не могли попасть в него. Их мечи всё время пролетали
мимо и в конце концов им пришлось признать поражение.
Позднее один монах спросил Ронина: "Насчёт дзен я ничего не
могу сказать, но где вы так научились владеть веером?"
Ронин ответил: "Когда приходит истинное прозрение, когда нет
никаких препятствий, истинное прозрение касается всего,
включая и фехтование. Обычно люди привязаны к именам и,
когда они слышат какое-то имя, название или слово, в их уме
происходит различение и отделение. Обладатель истинного ока
видит всё в его собственном свете. Когда он видит меч, то
сразу знает, как с ним обращаться. Он противостоит множеству
вещей и не путается".
Такэно Сигэёси - один из величайших фехтовальщиков
современной Японии, в недавно написанном им трактате о
"Бамбуковом мече" говорит о психологии фехтования:
"Когда выбранный мной бамбуковый меч больше всего подходит
мне по весу, форме и т.д., тогда легче всего достигается
единство меча и моего тела. Само собой разумеется, что
лелеять мысль о борьбе или победе, или демонстрировать своё
искусство, - это погибель для фехтовальщика. Но когда вы
избавились от этих мыслей, как и о мысли о своём теле, вот
тогда может быть достигнуто настоящее единство. Тогда ваш
меч - это вы, а вы - это ваш меч и между вами нет различия.
Это называется психологией муга (или не-эго, не-ума). Это,
видимо, соответствует тому, что в буддизме называют
состоянием пустоты. В этом состоянии все мысли и чувства,
которые могут препятствовать свободному владению обретённой
техникой, устранены, и человек возвращается к тому
"изначальному уму", который управляет деятельностью его
организма. Иногда мне кажется, что то же происходит и с
мастером-кукольником, когда он всецело поглощён своей
работой. Он тогда тоже не проводит различия между собой и
куклой, которую держит. Игра тогда в действительности
становится искусством, когда художник забывает о себе и
погружается в состояние пустоты. Некоторым кажется, что
всё-таки фехтование дело совсем иное, потому что перед ним
живой человек, который только и ждёт момента, чтобы нанести
удар, но я так не думаю. По-моему, если фехтовальщик и
кукольник пережили состояние идентификации (эмоциональное
слияние личности с чем-либо), единства, то большого значения
не имеет с чем они работают. Когда единство осознано, я, как
фехтовальщик, не вижу перед собой никакого противника,
который пытается меня ударить. Я сливаюсь с противником,
каждое его движение, каждую его мысль я слушаю, как свои. Я
интуитивно, бессознательно знаю, как его ударить. Это всё
так естественно".
Мастер Такэно верно описывает ум фехтовальщика, когда он
встречается с противником. Пока он сознаёт, что стоит перед
противником и старается правильно использовать технику,
которой научился, - он ещё не совершенный фехтовальщик. Он
должен забыть, что у него есть тело, называемое Такэно, и
что тело его держит меч, и что он противостоит другому
отдельному телу. Во время поединка у него нет ни тела, ни
меча. Это, однако, не значит, что всё совершенно исчезло,
потому что некто действует, активно передвигается, мыслит.
Это некто - господин Такэно и другие фехтовальщики. Такой ум
даосские и буддийские философы называют следующими именами:
изначальный ум (хонсин), или ум младенца (акаго но кокоро),
истинный или совершенный человек (синдзин), изначальное лицо
(хонрай мо мэммоку).
Эта чудесная "несуществующая" сущность "думает и действует",
не думая и не действуя. Согласно господину Такэно, оно
воспринимает все мысли, которые рождаются в голове
противника, как свои собственные и "он" действует адекватно.
"Он" в этом случае не он, но и не "не-он". Когда этот "не-он"
падает, он не знает, кто упал - "он" или "не-он". Когда всё
кончено, "изначальный ум" возвращается обратно к самому
себе, т.е. к своему собственному сознанию. Это есть
пробуждение "одной мысли", т.е. отделение света от тьмы (итинэн),
субъекта от объекта, возникновение двойственного мира.
Ашвагхоша, автор "Пробуждение веры", называет это "внезапным
пробуждением мысли". Это та ситуация, в которой господин
Тадзима или Такэно обнаруживают себя стоящими перед
поверженным, так называемым "врагом".
Стихотворение Эмерсона "Брама" хорошо иллюстрирует
психологию совершенного фехтовальщика:
Если кровавый убийца думает, что он убивает,
Или убитый думает, что убит.
Они не знают неуловимых путей.
Я сохраняюсь и ухожу, и возвращаюсь опять.
Далёкий или забытый для меня близок,
Тень и солнечный свет - одно,
Исчезнувшие боги ко мне приближаются,
И одно для меня хула и слава.
Болезнью заплатят те, кто меня упускает,
Когда мною летят, я сами крылья,
Я сомневающийся и сомнение,
И я гимн, что поют брамины.
Могучие боги тоскуют о моём прибежище,
И тоскует напрасно священное Семь,
Но и ты, смиренно любящий добро! -
Найди меня и вернись на небо.
Господь творит мир, и Он же восклицает: "Это хорошо".
Господь не совершил ни моральных, ни аморальных поступков.
Это просто "благо добра". Эту "благость" вещей японский дзен
и синто называют сономама. Заслуживает интереса следующий
перефразированный пассаж (отдельное место в книге, тексте,
статье, речи) из Чжуан-Цзы "Понимающий сущность жизни":
Сунь Изгой пришёл к воротам учителя Бяня Счастливого и,
смущённо вздыхая, сказал:
- Я, Изгой, жил в селении, и не случалось, чтобы меня
называли ленивым, чтобы в опасный момент называли трусом. Но
вот на полях не было урожая, а на службе царю я не встретил
удачи. Меня изгнали из селения и из области. Но в чём моё
преступление? О, небо! За что досталась судьба изгоя?!
- Разве ты не знаешь о поведении настоящего человека? -
сказал Бянь Счастливый. - Он забывает о своей смелости,
забывает о зрении и слухе, бесцельно блуждает за пределами
мирской пыли в беспредельном, не занимаясь делами. Это
называется действовать, но не настаивать; быть старшим, но
не управлять. А ты ныне приукрашиваешь свои познания, чтобы
удивить невежд, очищаешься сам, чтобы осветить грязь других:
сверкаешь будто поднимаешь солнце и луну. Ведь в сравнении
со многими, слепыми, глухими и хромыми, безвременно
погибшими - ты обрёл крепость своего тела, всех его девяти
отверстий. Это уже счастье! Зачем же попусту ропщешь на
небо? Уходи!"
Следует заметить, что японские фехтовальщики никогда не
думают о защите, а только о нападении. И особенно ясно писал
об этом Одагири Итиун, который наставлял своих учеников
встречать противников с мыслью об ай-ути, т.е. взаимном
убийстве. Это тактика нападения, а не защиты, характерна для
японцев. Может быть с этим связано то, что японцы держат меч
двумя руками, не оставляя ничего для защиты. Не известно, с
какого времени японским мечом пользуются именно так. У него
длинная ручка, чтобы браться двумя руками и наносить удар со
всей силой, которая есть у человека.
Всегда нападать, быть в едином стремлении поразить
противника, не взирая ни на какие обстоятельства, забыв о
собственной безопасности, ни секунды не думая о страхе и
смерти. Если такая мысль возникает хоть на мгновение, тогда
инстинкт самосохранения вмешается в устремления человека.
Единство будет нарушено, и это приведёт к плачевным
результатам. Проблема смерти должна с самого начала быть
проблемой. Тогда бесстрашие, как говорит Дзягю
Тадзима-но-ками, может помочь воину выйти из схватки живым.
Когда фехтовальщик встал перед противником и поднял меч, он
должен отождествлять себя со своим мечом и дать ему
действовать по его воле. С психологической точки зрения
здесь меч символизирует неосознаваемое в фехтовальщике. В
этом случае он двигается, как автомат. Он больше не он. Он
отдаётся тому течению, тому влиянию, которое вне его обычной
жизни, но на самом деле это его собственное, глубоко
похороненное в нём бессознательное, чьё присутствие он
раньше не осознавал. Но мы должны помнить, что совсем
нелегко осознать это состояние ума, что для этого необходимо
пройти суровую дисциплину, нравственную и духовную. Как
говорит Итиун, совершенный фехтовальщик должен быть и
совершенным человеком, он должен быть величайшим не только в
своей профессии, но и везде. Настоящий фехтовальщик не
должен думать о том, как бы ему продемонстрировать своё
искусство убивать. Стычка Умэдзу с Тода Сэйгэном даёт нам
прекрасный пример печальной судьбы, которая ожидает
несовершенную личность, и показывает, что меч - это символ
духовности, а не орудие слепого убийства.
Фехтовальщик, по прозванию Умэдзу, живший в начале
семнадцатого столетия, был известен своим мастерством и
высоко себя ставил. Когда он услышал, что приехал Тода
Сэйгэн в Мино, где Умэдзу преподавал фехтование, то он решил
испробовать на нём своё искусство. Однако, Сэйгэн не
собирался принять вызов. Он сказал: "Мечём пользуются тогда,
когда нужно наказать преступника или в дело замешана честь.
Мы не преступники и нам не нужно решать вопросы чести. Зачем
же нам устраивать поединок?" Умэдзу принял это за попытку
противника, сознающего свою слабость, уклониться от встречи.
Он стал ещё более самонадеянным и высокомерно рассказывал
направо и налево о происшедшем.
Саито Ёситану, правитель Мино, услышал о вызове и
заинтересовавшись исходом поединка, послал двух вассалов
просить Сэйгэна принять вызов. Но Сэйгэн не ответил. Просьба
правителя была повторена трижды. Не имея возможности
отказывать далее, Сэйгэн был вынужден согласиться. Избрали
судью, время и место поединка.
Умэдзу отнёсся к делу серьёзно. Три дня и три ночи он
провёл, совершая ритуал очищения. Кто-то стал советовать
Сэйгэну, чтобы и тот последовал его примеру. Но Сэйгэн
отказался и объяснил это так: "Я всегда культивировал сердце
искренности, а оно не даруется богами по особым случаям. Я
никого не хочу задевать или ранить. Я принял вызов лишь
потому, что неблагородно было отказывать правителю
провинции, который так настоятельно просил меня."
Когда настал день поединка, оба фехтовальщика пришли на
условленное место. Вслед за Умэдзу шли его многочисленные
ученики. В руках Умэдзу был деревянный меч длиной три фута,
шесть дюймов, а у Сэйгэна был короткий меч всего фут и три
дюйма. Умэдзу попросил у судьи взять настоящий меч. Это
передали и Сэйгэну, но он сказал, что если Умэдзу хочет
настоящий меч, то пусть берёт, это его дело, а сам он
останется со своим коротким деревянным мечом. Судья решил,
что оба противника должны сражаться деревянными мечами, а
длину пусть сами выбирают, какая кому нравится.
Теперь оба были готовы. Умэдзу со своим длинным мечом вёл
себя, как свирепый лев, готовясь сразить противника одним
ударом. Сэйгэн смотрел на него совершенно невозмутимо и
выглядел как кошка, которая будто дремлет, а сама собирается
поймать крысу. Так они некоторое время смотрели друг на
друга. И тут вдруг Сэйгэн издал крик и ударил своим коротким
мечом Умэдзу по шее. От удара выступила кровь. Придя в
ярость, Умэдзу изо всей силы размахнулся своим длинным
мечом, желая мгновенно уничтожить противника. Но прежде чем
он успел это сделать, Сэйгэн уже нанёс удар по правой руке,
и Умэдзу сразу выронил оружие. Сэйгэн ударом ноги разломал
его меч на две части. Тогда Умэдзу схватился за меч, который
висел у него на поясе, но рука не слушалась, и он упал на
землю.
Позднее один из наблюдателей сообщал: "Действия Сэйгэна были
похожи на раскалывание бамбука - всё так легко, так чётко и
ясно, и так безразлично." И так "беспрепятственно" - могли
бы добавить буддисты секты Кэгон.
Сэйгэн был не просто фехтовальщик, он был "совершенный
человек", по определению Чжуан-Цзы, который в огне не горит
и в воде не тонет. А Умэдзу был полной его
противоположностью. Он ничего не знал о нравственной стороне
своего искусства, а ведь это главное. Его эгоизм и гордыня
были просто безграничны. Он думал, что его самоуверенная
агрессивность в сочетании с техническим совершенством делают
его настоящим фехтовальщиком. Он никогда не сознавал, что
стоит за атакующим стилем японского фехтовальщика помимо
спортивного стремления к победе. Он не понимал, что это
стремление выиграть или проиграть должно быть совершенно
забыто, и проблема жизни и смерти не должна волновать
фехтовальщика ни теоретически, ни практически, Итиун и
Тадзима-но-ками подчёркивают важность дзенской тренировки
фехтовальщиков, чтобы те смогли выйти за пределы техники. |
| |
|
<
НАЗАД В РАЗДЕЛ |
| |
|
|
